Жига недоумевал.
Вот уже год он верховодил шантрапой, что прикормилась на станичном базаре.
Он знал, кто из его пацанов
на что горазд: кто способен тырить привезённые хуторянами продукты
с телег, кто по карманам пройти, «пощипав» заезжих лохов, кто
скроить такую жалостливую мину, что вытащенные добросердечными людьми монетки так и сыпались им в протянутые ладошки.
Но вот этот цыганёнок, только что появившийся у продуктовых рядов, его раздражал своей непонятностью.
Он не пел, он не танцевал, он даже не тянул прохожих за штаны, канюча: «Дай копеечку!»
Он работал!.. Работал посильно.
То поможет селянину перекидать увесистые кочаны капусты с воза, то подрядится дородной казачке донести до дома увесистые кошёлки, получая за это малую мзду, утекавшую мимо него — атамана вся рынка!
Такого Жига потерпеть не мог.
- Эй, ромалэ!- свистнул он, подзывая к себе смуглого черноволосого мальчишку лет шести.- Подь сюды, дело
есть...- Какое дело?- тот подошёл не торопясь, так же не торопясь осмотрел бывалого беспризорника с ног до головы, тем самым доведя его чуть ли не до белого каления.
- Значитца, так,- весомо ронял слова Жига.- Базар — под мной... Вернее,- поправился он, заметив, что по обеим бокам его нарисовались верные помощники — с большими кулаками и без царя в голове,- под нами.
- И что?
- А то,- беспризорник покачал перед носом цыганёнка грязным пальцем.- Будешь каждый день отслюнивать «наобщак» по 10 копеек. И зарабатывай себе спокойно. Ферштеен?- щегольнул атаман знанием немецкого.- Не согласен – вали с рынка сам, пока пинков не получил!
Мальчишка молчал, смеривая его цепким острым взглядом.
Давно так на Жигу никто не смотрел и потому предводитель шантрапы размахнулся, чтобы выписать непонятливому увесистую плюху...
Каково же было его удивление, когда цыганёнок, подпрыгнув, как мячик, уклонился от его ладони и воткнулся курчавой, твёрдой, как каменный шар головой ему под дых.
Боль пронзила атамана, горло перехватило и он сам не понял, как так получилось, что он — гроза окрестных улиц — сидит в пыли, сбитый с ног каким-то наглым сявкой.
- Ну всё, ромалэ,- зарычал он, нащупывая в правом кармане свинчатку.- Сейчас я тебя так отмудохаю, что весь табор тебе не поможет!

Карающую длань атамана перехватил один из его помощников.
- Жига, это не цыганёнок,- успокаивающе сказал он.- Не трогай, я его знаю.
- Не цыганёнок?- разъярился беспризорник,- Тем более отмудохаю...
- Не советую,- добавил второй, цыкнув сквозь стальные фиксы.- Это Ванька Гончаров — контуженный.
- Не контуженный,- уточнил первый помощник.- Его мамка во время бомбёжки родила, потому страху у него нет. - Он и на самые высокие вербы залазит, как обезьян заморский, и с обрыва в омут ныряет, куда и мужики взрослые боятся пятку окунуть. Ну его, Жига!
- Контуженный, говоришь?- Жига стряхнул свинчатку в карман широких шаровар. - Как фронтовик? Фронтовиков я уважаю.
Атаман подошёл к ощетинившемуся было Ваньке и протянул ему открытую правую ладонь:
- Непонятка получилась, братка. Извиняй.
Смотревшие со стороны могли бы поперхнуться смехом, глядя, как здоровенный дылда просит прощения у пацана, как минимум вдвое меньше его ростом, но не сделали этого, зная, что у Жиги рука на расправу скорая.
- И ещё,- добавил предводитель огольцов.- Если кто тебя тронет — ссылайся на меня. Рамсы поправим.
... Пять дней.
Пять долгих дней под палящим солнцем и проливным дождём Ванька зарабатывал трудовую копеечку.
Легко она ему не давалась.
Но труднее всего было в конце дня, когда проходил он мимо сидящей у самого входа на базар торговки, чей голос взвивался над толпой, обещая небывалую гастрономическую усладу для желудка:
- А вот пирожки! С пылу, с жару! На масле жареные, ливером заправленные! Пять копеек — штучка, рубль кучка. Подходи, налетай, да друзей угощай!

Ванька бы себя угостил, да и Тольке — старшему брату прикупил сочащийся жиром, большой, как лапоть, пирожок, но, позванивая в кармане медью, проходил мимо.
«Три девяносто,- крутилась у него в голове сумма.- Три девяносто — стоит школьная тетрадь для рисования. Пять копеек — карандаш. Десять копеек — ластик».
Сумма для мальчишки — заоблачная, тут уж не до пирожков!
И он гордо отворачивался от торговки, торопливо сглатывая слюну.
И вот пришёл долгожданный день, когда получив от очередного колхозника пятачок, мальчишка уже в третий раз пересчитывал мелочь, убеждаясь: нужная сумма набрана.
Он, гордо подняв голову, шествовал мимо продуктовых рядов к выходу, чтобы успеть в магазин смешанных товаров до его закрытия — исполнить свою заветную мечту.
- Эй, мальчик!- окликнул его кто-то. Обернулся: торговка с пирожками.
- Не-ет,- протянул он.- Мне не надо...- Угощайся.- протянула она ему ещё горячий, золотистый пирожок ,- нет, не пирожок — пирожище!- сквозь корочку которого просачивался аромат свежего ливера, обильно сдобренного луком и пряностями.
- Нет,- пытались вымолвить губы, а рука сама протянулась к вкуснейшему сокровищу.
- На моего похож,- печально улыбалась женщина.- Только моего румыны застрелили, а тебе — жить да жить...- Спасибо,- выпалил Ванька, а ноги несли его в сторону от базара, в густой бурьян, где он и уселся, кусочек за кусочком смакуя нежданно упавшее в руки лакомство.
Но всему, особенно хорошему, всегда приходит конец.
Проглотив последний кусок, мальчишка вытер руки о разлапистый лист лопуха, критически осмотрев ладони вновь.

Огорчённо покачав головой, сполоснул их в колоде, из которой тянули воду лошади, вытер их о залатанные шаровары.
Вот теперь порядок!
Продавщица, подозрительно посмотрев на смуглого мальчишку, не торопилась показывать ему тетради и карандаши, пока он не высыпал на прилавок кучку мелочи:
- Считайте!
- На паперти стоял?- уже весело подколола она.
- Заработал,- солидно ответил Ванька, выбирая тетрадь в зелёной обложке.
Приглянулся ему и и самый толстый и красивый карандаш с мелкой золотой надписью «фабрика им. Сакко и Ванцетти» и более крупной, гласящей «Руслан», на одной из шести тёмно- синих граней.
- Эти беру. Денег-то хватит?- сурово поглядев, добавил он.
- Аккурат, как в аптеке,- смела монеты в кассу продавщица.
А Ваньки в магазине уже не было.
Прижав к груди обретённое сокровище, он спешил на реку — туда, где звенела пробегающими волнами Протока и ждали его красавицы- вербы, только и мечтающие, чтобы он их сегодня же изобразил на одном из двадцати двух драгоценных листов.